«Бойцовский клуб» получил множество интерпретаций в критической и академической литературе. Для Паланика этот проект — памятник концу века, когда эпидемия ВИЧ стала повседневной реальностью для миллионов людей по всему миру: «Поколение „Бойцовского клуба“ — первое, для которого секс и смерть стали синонимами». Левые интеллектуалы истолковали посыл книги как вульгарный, до предела упрощённый «марксизм для „чайников“». В психоаналитической интерпретации Тайлер Дёрден получил истолкование как внутренний сверхчеловек, своего рода визуальная проекция главного героя — наглядное воплощение того слоя сознания, которое известно в психоанализе как Оно; один психиатр даже назвал «Бойцовский клуб» конспектом фрейдовского трактата «Недовольство культурой». С точки зрения учения об Эдипове комплексе возмужание главного героя подразумевает символическое «убийство» фигур, заменяющих ему родителей, — не исключая Тайлера Дёрдена. Популярность фильма у подростковой аудитории связывают с тем, что его содержание завязано на идеях максимализма и гипермаскулинности, которые вкупе с позитивным восприятием насилия и беспрекословным подчинением приказам старших составляют важнейшие ингредиенты фашистской идеологии.

Режиссёр Финчер отмежевался от подобных обвинений: в то время как фашизм указывает конкретную дорогу вперёд, «Бойцовский клуб» не более чем ставит диагноз. По мнению Финчера, фильм предельно далёк от того, чтобы пропагандировать какой бы то ни было рецепт решения поднятых в нём проблем. Фильм построен таким образом, что решающее слово остаётся не за Тайлером: герой находит в себе силы преодолеть этого внутреннего демона. Фильм приводит зрителя к мысли, что надо «в себе убивать дракона». По наблюдению Л. Масловой («Коммерсантъ»), «мистер Хайд» в фильме гибнет от рук «доктора Джекила», что символизирует «победу вторичных, социальных инстинктов над основными, животными». Однако осуществлённый им идеологический посев даёт всходы помимо воли протагониста: подобно метастазам, бойцовские клубы начинают стихийно расползаться по всей стране.

Вслед за Висконти («Гибель богов»), Бертолуччи («Конформист») и другими киноклассиками, Финчер намекает на гомосексуальную подоплёку фашизма со свойственным ему культом мачизма. На отношениях героев Нортона и Питта в фильме, как и в книге, лежит лёгкая тень гомоэротики, указывающая на единство этих персонажей. Характерно то, что фильм открывает сцена, в которой Тайлер засовывает дуло пистолета в рот Рассказчика. «Большую часть недели мы проводили как идеальная супружеская пара», — делится со зрителем Рассказчик; однажды Тайлер даже прикасается к его руке губами. По ленте рассыпаны свидетельства неодолимого влечения, которое он испытывает к Тайлеру как сгустку сексуальной наступательности, воплощению своей тёмной стороны, неосознанной проекции собственных тайных желаний, которым он готов отдаться душевно и физически.

Внутренняя борьба протагониста наглядно визуализирована в сцене, где он до полусмерти избивает себя самого на глазах у босса. Обсуждая эту сцену в «Киногиде извращенца», Жижек называет её «невыносимо тягостной», выдерживающей сравнение с самыми дикими эпизодами в фильмах Д. Линча: бьющая «хозяина» рука, как бы живущая своей, независимой от мозга жизнью, воплощает агрессивный, самоистребительный импульс её владельца.