22 июня 1941 года началась Великая Отечественная Война. Мне было 9 лет. Сразу после начала войны, мой отец был призван в ряды советской армии, воевал под городом Сталинградом, окончил войну в Германии, в городе Дрезден. В это время я с мамой и младшим братом Геннадием проживали в городе Краснодоне, где и находились в период оккупации. Трудная жизнь была во время оккупации. Был голод, школы были закрыты. Ребята моего возраста фактически оказались на улице.
В это время в Краснодоне была организована подпольная организация «Молодая Гвардия». Молодогвардейцы вели борьбу с фашистами. Во время праздника 7 ноября на высоких зданиях (шахтные копры, кирпичные трубы) были вывешены красные флаги. Молодогвардейцы расклеили по городу листовки патриотического содержания. В них описывалось положение на фронте, призывы к населению не верить фашисткой пропаганде и оказывать всяческое сопротивление оккупационным властям. Была сожжена биржа труда. На базарной площади был повешен изменник родины, работник полиции. Молодогвардейцы уничтожили охрану лагеря военнопленных, и все заключенные оказались на свободе. Во время церковных праздников немцы слали на передовую своим солдатам подарки. Обозы с этими подарками молодогвардейцы отбивали и продукты раздавали местному населению. Мне досталась большая буханка консервированного хлеба, на котором значилась дата 1940-ого года. Но у Молодой Гвардии оказался предатель, который выдал подпольщиков, после чего те были арестованы. После длительных допросов их казнили – сбросили живьем в глубокий шурф шахты №5.

Во время оккупации моя мама с другими женщинами отправилась на Дон менять носильные вещи на продукты питания. Мы с братом остались на попечительстве соседки. Есть было нечего, Гена стал пухнуть с голода. В это время на фронте произошли изменения, наши войска перешли в наступление, и мама осталась за линией фронта. Тяжелые моменты пришлось пережить.
Но в это время мне улыбнулось счастье. Мы с другом бродили у здания, где жили немецкие солдаты. Один из немцев позвал нас внутрь и дал в котелке суп – гороховый концентрат с мясом. После того как мы съели суп, он предложил нам помыть котел. Но там оставалось еще много супа. Я побежал домой, взял ведро, и мы вычерпали в него весь суп. После этого котел помыли. С этим супом я пришел домой, с желанием накормить брата. Но на пороге дома повстречалась соседка. Она спросила, что в ведре. Я сказал, что несу суп. Она тут же отобрала ведро и сказала, что сама накормит Геннадия. Так она и сделала, но кормила его маленькими порциями. Это спасло ему жизнь. Если бы я сразу накормил его большой порцией, он мог бы умереть от заворота кишок. А мы с другом продолжали каждый день носить домой по пол ведра супа, и кормили соседей ( в двух этажном доме жило три семьи). Как-то один немец дал нам сапоги, крем и щетку чтоб мы их почистили. Мы это сделали, и в награду получили по две конфеты. Одну я тут же съел, а вторую отнес домой, к брату. Так как немцы ездили на передовую поочередно, на следующий день все было как обычно. А когда мы пришли через день, на отдых с фронта вернулись немцы, один из которых дал нам позавчера конфеты. Этот немец схватил нас, начал избивать. Потом поставил к кирпичной стене, с намерением либо расстрелять, либо сильно напугать. Но нам повезло: в этот момент во двор вошел немецкий офицер. Он подбежал к солдату, и стал бить его. А нам дал по подзатыльнику и прогнал. На этом закончилась наша сытная жизнь.
Я стал спрашивать товарища, за что нам досталось, и он признался мне, что украл конфеты, которые оставались у немца.
Когда наши войска наступали, немцы стали поспешно отступать. В нашем доме поселилось два немецких священника. Они немного подкармливал нас. А в марте 1943 года Краснодон освободили войска Красной Армии.
Только после освобождения города тела молодогвардейцев были извлечены из шахты. Я, как и многие ребята, присутствовал при этом. Узнать тела было невозможно, родственники узнавали их по останкам одежды.
Из-за любопытства мы с друзьями зашли в здание полиции. И увидели там страшную картину: камеры были залиты кровью, патриотические надписи на стенах типа «Умираю, но не сдаюсь!». Во дворе, обнесенным высоким забором, была обнаружена большая куча соломы. Раскидав её, мы увидели большую кучу трупов в форме солдат Красной Армии. У всех были проломлены черепа. Так их убивали полицаи, что бы ни создавать лишнего шума стрельбой.
После освобождения в городе вновь была установлена советская власть. Был организован поход на линию фронта, целью которого являлось собрать трупы погибших солдат, боеприпасы, технику. Была суровая зима 1942-43 года, лежало много снега. Мы откапывали в снегу трупы советских солдат и складывали их в ряд в большой яме – братской могиле. Немцев просто скидывали в кучу и закапывали. Нашим солдатам на могилы ставили памятники, немецким – нет. Сбором боеприпасов и техники уже занимались саперы.
В 1943 году я уехал в село Краснянка к дедушке и бабушке, мама с братом остались в Краснодоне. В деревне, вместе с ровесниками, в возрасте 11 лет, я работал в колхозе на лошадях. Пахал поля, сеял семена. Порой из-за нехватки лошадей пахали на коровах. Работали лишь женщины, старики и дети. Мужское население воевало. Так я проработал 2 года, после чего вернулся в Краснодон. В 1944 году я пошел в школу. Мать работала бухгалтером в столовой. 9 мая 1945 года война закончилась. Отцу посчастливилось остаться в живых, и осенью 1946-ого года он вернулся домой. Жизнь вернулась в привычное русло.

Юный закат, окропил багрянцем холодное прибалтийское небо, раскрашивая седые перистые облака золотистым вереском. Редкие деревья, на другом берегу Вислы, растворялись в солнечных лучах и шикарные кроны представлялись взору тонкими веточками. Отблески солнца выкладывали из волн, изредка пробегающих по поверхности, затейливые узоры: дорогу из жёлтого кирпича.

На восточном берегу реки, трое из отряда полковой разведки, сидя на сваленной взрывом березе, наблюдали за заходящим солнцем.

- Товарищ старший лейтенант, разрешите обратится. - спросил Фёдоров.

- Отставить. Приказ был – любоваться закатом. Выполнять.

- Но...

- Никаких но, Федоров. Вот, дойдём мы до Берлина и вырвем сердце нацистской собаке. Там будет не до закатов. Так, что пользуйся моментом. Вопросы есть? - лейтенант повернул голову влево и горевшим изумрудами, в лучах заката глазами, полными неясной ярости, уставился на сержанта.

Фёдоров, встретившись взглядом со старшим лейтенантом, потупил глаза.

- Никак нет. - произнёс сержант.

- То то, же.

Уставшее солнце медленно закатывалось за горизонт. Становилось грустно. Грустно оттого, что оно уходит на запад, к немцам. А ведь сейчас, где-то в Берлине, хорошенькая молодая фрау, в воздушном платье и шляпке, небрежно сдвинутой набок, в белых атласных перчатках, пьёт кофе за столиком одного из многочисленных уличных кафе. И вдоль всей улицы, на каждом доме, вывешены нацистские флаги – стяги палачей. И люди, простые, ни в чём не виновные, ходят под ними, весело живут, сладко пьют, вкусно едят и крепко спят. А трубы Освенцима, всё ещё дымят. И где-нибудь в Баварии, трудолюбивый бюргер посыпает, сейчас, свои поля пеплом, как хорошим удобрением, не подозревая, что это выработка из тел, замученных режимом.

Совершенно неожиданно, Анискин, студент, из-за войны бросивший институт, разразился стихотворением, что родилось на ночёвке, когда Максим лежал прильнув к могучему борту «тридцатьчетвёрки». Анискин долго думал, стоит ли предавать огласке такое, но природа пробудила в неуёмного поэта, и воспользовавшись моментом, Максим решился прочитать:

- День, устав трудиться, на закате стих. Смотрит вдаль, любуясь радугой небес. В красках свод играет заревом чудес. Переливы тонут в пышных облаках...

- Анискин, чьё четверостишие?

- Не могу знать, товарищ старший лейтенант.

- Точно? А если твоё, то такой талант пропадает.

- Так точно. Я для стихов не годен, а вот немца бить – да. Когда войдём в Берлин, нам будет положено три дня на его разграбление. – хихикнул рядовой.

- Рядовой Анискин,Что вы себе позволяете!Уж не сочувствуете ли вы капитализму или этим нацистским свиньям? Отвечать! - взревел лейтенант, вскочив с места, тряся солдата за грудки.

Абдулов таскал солдата по земле и бросал с такой силой, что пуговицы с кителя, разлетелись в разные стороны. «Никак нет, товарищ старший лейтенант. Ни капиталистам, ни нацистам, ни фашистам я не сочувствую», – нечленораздельно выговаривал рядовой. Наконец офицер швырнул солдата и преспокойно сев, достал пачку «казбека» угостил обиженного.

- А откуда тогда такие дурные мысли у солдата красной армии? - поинтересовался Олег Григорьевич.

- Из истории, товарищ старший лейтенант. Готы покорившие Рим, обитель капитализма, получили три дня на его разграбление. – выговаривал Анискин, стараясь, дрожащими руками, попасть спичкой по коробку.

- И что? Мы не варвары. Мы идём в Берлин не для того, чтобы его грабить, а для того, чтобы принести на осквернённую нацистами землю светлое коммунистическое будущее. Верно ведь, Фёдоров?

- Да, товарищ старший лейтенант. - упавшим голосом произнёс сержант.

Голоса умолкли: стало невероятно тихо. Звенящая тишина окутала своим колючим одеялом землю и солнечный диск, превратившись в полумесяц, бликовал, галантно уступая место темноте. Небо раскрасилось во все цвета радуги: от малиново красного, до индигово, вперемешку с палым чёрным. Время исказившись, замедлилось.

Прошло несколько минут, сердца успокоились и мир ожил. В траве затрещали кузнечики. Из подлеска, растущего по правую руку, от сидящих, гукала чёрная птица. Волны плескались о песчаные берега; рыба играла, подпрыгивая на водной глади, выбрасывала вверх капли, что сверкая, преломляли свет. Сзади доносился русский говор. Место сделалось до нереальности родным, может быть впервые за свои два года войны, Анискину, стало легко. Душа успокоилась.

Старший лейтенант, взвинченный, сидел как на иголках. В нём клокотала ненависть. Ненависть по отношению к миру породившего убийц, растерзавших единственного его сына и надругавшихся над женой. Ненавидящий на столько, что уже устал. Лейтенант поднялся с бревна и обратился к Фёдорову.

- Фёдоров, а, Фёдоров, как думаешь, полковниц Ситцын, сейчас, в ставке? - наивным голосом поинтересовался офицер. Словно забыв то, что вытворял пять минут назад.

- Не могу знать, товарищ старший лейтенант. Я не связист. – оправдывался Василий.

- А как лучше – темнело беспорядочно резко, или смеркалось неожиданно быстро?

- Не могу знать, я слесарь, а не писатель. – Василий в дополнение к сказанному, развёл руками.

- Ничего ты не знаешь Фёдоров. А я пойду – узнаю. А вам, – старший лейтенант, указал ладонью на солдат, – приказываю через полчаса быть в расположении.

- Есть. – ответили подчинённые.

Старший лейтенант перешагнул через поваленную берёзу и направился в расположение, попутно огибая молодые деревца. Анискин обратился к Фёдорову.

- Вася, а что это с Абдуловым? Он после контузии совсем странный стал. Вот, китель мне порвал.

- Мне откуда знать. Повредилось там что-то у него, а может заболел совсем.

- А что он это ко мне придрался-то. Я же пошутил.

Анискин, сняв измазанный китель принялся пристально его рассматривать: к сорванным пуговицам прибавились разодранные полы.

- Да не расстраивайся – починим. А на товарищи старшего лейтенанта зла не держи, не нам его судить. Партия осудит.

- А.., - Анискин запнулся, - конечно... Только партия способна вынести объективное решение.

- Маским, ты представляешь что нас ждёт в Берлине, а что после? Какая слава, какие награды. Какие звания.

- Ага... Будет о чём в старости внукам рассказать. – сказав это, Максим, принялся мечтательно глядеть на небо, пуская белые клубы дыма.

- А по окончании войны, чем займёшься?

- Доучусь.

- А я на офицера выучусь. Буду на парадах в нарядном кителе ходить.

- А, в Берлине, мне хочется залезть на самую высокую стену и краской написать «Развалинами Рейхстага удовлетворён». И чтоб эту надпись никогда не стирали. И больше ничего. Чтобы всегда помнили нас и меня, сделавшего эту надпись.

- Ладно. Пойду-ка я спать. Ты, давай, тоже не задерживайся. – Василий, поднявшись хлопнул Анискина по плечу.

Фёдоров ушёл на звук тарахтящих моторов. Максим сидел один, напротив закатывающегося солнца и чувствовал несправедливость своего положения. Представлял, что таких как Абдулов, в его жизни, будет ещё много. Ощущал себя лишним, ненужным этим людям, но нужным своей стране. Стране требующей свободы и доработки, заслуживающей светлого будущего. И за это будущее стоило побороться, нужно было отдать настоящие. Но это пустяки. Мы делаем будущее, но будущее не для нас, – любил повторять Учитель. И он прав.

Тем временем, солнце зашло за горизонт блеснув, на прощание, зелёным лучом. «Добрый знак», - произнёс Максим и затушив папиросу отправился в расположение, туда, с кем он, плечом к плечу, обязательно, дойдёт до Берлина и напишет заветные слова – мечту его жизни.